Разия ПАВЛОВА: «Мы ждали только Победу»

Продолжение.  Начало 

Да, потом еще вот что: кони шли, кони! Столько коней на баржу грузили! По улице Маркина сутками шли лошади. Их с колхозов собирали. Раньше ведь скотины много было. Они так прямо шли-шли-шли… Сутками шли. Пыль только стояла столбом. Мы на гору поднимались смотреть на них. О-о-ой! И все ведь они, конечно, погибли… А вот уж когда людей отправляли… Ой! Ужасно…

После окончания семи классов я пошла работать на завод автогаражного оборудования – АГО тогда называли, ученицей-браковщицей. Раньше браковщицей называли, сейчас контролер. Это же дореволюционный завод инженера Провоторова. И так в войну я проработала четыре года в механосборочном цехе, где саму продукцию делали.

На заводе работало пятьсот человек. Мужчин здесь было больше. У них была бронь. На заводе работало много эвакуированных из Бежецка, Серпухова. Начальство было все эвакуированное. Во время войны директором завода был Земов Николай Васильевич, главный конструктор Крузомяги был из Эстонии. Главным инженером уже свой был человек.

Завод работал в две смены. Первая смена – с семи утра до семи вечера, а вторая – с семи вечера до семи утра. Пересменки только были. Никаких отпусков, выходных, ни одного праздника не было. Работали по 12 часов. В войну мы выпускали военную продукцию – снаряды. Помню, они были сантиметров 20 длиной. Мы выполняли норму – 50 тысяч штук в месяц. Даже премии получали, из министерства присылали. Премировали десяткой (10 рублей – прим.авт.).

Когда война кончилась, снаряды перестали выпускать. Выпускали молотилки и конные привода для колхозов. Все эвакуированные уехали, завод уже стал по-другому восстанавливаться, начальство другое появилось.

Кроме механосборочного цеха на заводе кузница была и термичка, там после всех операций обрабатывали. Детали были потом черными. Военпред, женщина, принимала продукцию и готовую отправляла. В воротах стояла военизированная охрана, тоже женщина.

Тогда все работали. В любое время можно было устроиться на работу. У нас в основном работали учащиеся из ремесленного училища №5 при судоремонтном заводе. И приезжей молодежи было очень много. Ой, так они плохо жили! Они еще хуже нас жили! Мы уж жили – говорить нечего, голодные были, но у нас хоть крыша была над головой. А им и жить негде, и надеть нечего. Приехали они ни с чем, в чем были. Их размещали на квартиры. У нас на Просеке почти у всех эвакуированные жили. И с нами женщина Хадича жила из Кронштадта, она на часовом заводе работала. А позже жила еще женщина, Анна Барова ее звали, с больной дочерью. Она тоже на часовом заводе работала. Как война кончилась, все уехали, почти никто не остался.

У завода свое подсобное хозяйство было. Там свиней держали, растили турнепс, репу. На это подсобное нас еще посылали работать: траву полоть. Да подсобное только для начальства было…

Обедали мы в заводской столовой при заводе. Обед был жиденький, суп и две картошки плавало.

По карточкам хлеб получали. Иждивенцы – 200 грамм. Завод был второй категории, рабочие получали 600 грамм хлеба. А часовой завод был на первой категории, часовщики получали 800 грамм. Я уж потом, когда служащей стала, 400 грамм получала. А когда в цеху была рабочей, 600 грамм получала.

Мы были прикреплены к хлебному магазину под горой (прим.авт. – ул. Маркина, 16). Там такая очередища была, чтобы по карточкам хлеб получить! О-о-ой! Свою норму хлеба мы получали в обед. Успеть надо было. Раньше ведь опаздывать нельзя было. Бывало, звонок в 11 часов, как рабочие выскочат, все грязные, чумазые, и прямо туда, с ходу, на очередь. Того и гляди раздавят.

Сахара во время войны не было. Иногда хлебную карточку заменяли мукой. Эту муку в воде разболтаешь, и она как суп получается. Хлеб был ржаной с колючками. Есть невозможно было, как солома, колючки на ноже оставались.

Мы только ждали победу. Все говорили: поесть бы картошки и хлеба кусочек. На улицу выйдут и говорят: ой, когда война кончится, хоть бы досыта поесть. Все разговоры только об этом были.

Все было строго. Цензура была. Попробуй сказать – кто-нибудь доложит, и все. Опасно было. Один работал у нас начальником цеха. И он 10 лет просидел в тюрьме за то, что сказал: ах, какие красивые немецкие самолеты. Все, его посадили. Было очень строго насчет этого.

В войну работали – похабщины не было или чтобы кто-нибудь приставал к кому-то… Ребята все были на брони, старше нас, с 1920-22 годов рождения. Все жизнерадостные. У нас электростанция своя была, потому что город все время выключался, света не было. И вот когда трансмиссию выключат, на трубу все сядут (трубы теплые были) и давай песни петь, анекдоты рассказывать. Мы вот как жили, очень дружно.

Мы в театр (прим.авт. – ул. К. Маркса, 30) тоже ходили в войну, артисты там выступали. Было так холодно, сидели в пальто, никто не раздевался, потому что не топили. Писателей много было эвакуированных. Но мы на встречи с ними не ходили. Нам некогда было, мы своим делом заняты были. Старшие на танцы ходили. В парке была круглая площадка, там мы танцевали. Оркестр был.

Там еще памятники Ленину и Сталину стояли. Их зарыли в парке же. Они такие большие были, белого цвета. Это я хорошо помню.

Танцы были вовсю!.. У нас же летный состав был, летчики стояли. В городе раненых очень много было в госпиталях. В город, бывало, пойдешь, смотришь – очередь за водкой. Вот они в белых кальсонах прибегали туда, в торгсин на Володарского (прим.авт. – современная улица Ленина) за водкой. Это я хорошо помню.

Помню, затемнение применяли. Все окна черным рубероидом закрывали, чтобы света не было. Всегда предуп­реждали свет выключать, никаких огней в окнах. Это все долго продолжалось, потому что боялись.

Я пятьдесят лет посвятила родному заводу, из которых девять лет работала на пенсии. И пенсии не получала, работающим служащим пенсию тогда не платили. У меня вся жизнь прошла на заводе, и я довольна этим. Жаловаться нельзя. Надо довольствоваться тем, что есть. Мы ведь тогда не думали, что живет кто-то хорошо, хорошо питается. Мы просто радовались жизни».

Ирина Мясникова, старший научный сотрудник музея истории города