Чистопольский вояж командора

Глава 11.
Карты на стол. Праздник желудка и дальнейшие планы

— Согласен с бортмехаником. Истиннный смысл предмета постигается в прозе жизни. В самой ее гуще. На этом с философией покончим. Вам нужны деньги, и мы откроем вам кредит. Не сомневайтесь, очень выгодный кредит, как внуку лейтенанта Шмидта. Завтра сразу после завтрака сходите в ближайший продмаг и вернитесь оттуда в образе идеологически подкованного комсомольца, — Остап протянул опешившему Арнольду две крупных ассигнации. — А сейчас предлагаю высказаться по теме, исходя из выясненных обстоятельств. Вам слово, бортмеханик.
Предупреждаю сразу: не предлагайте выкапывать цинковый гроб на предмет наличия в нем сокровищ. Не сомневаюсь, что если бы был жив Паниковский, вы бы уже этой ночью тайком отправились с этой идеей на кладбище.
Старик Балаганов виновато заморгал глазами. Именно это он и предполагал. Эта идея зародилась у него в ту самую минуту, когда он узнал о факте странного захоронения от пьяного Вениамина Пучеглазова.
— Вы, командор, все никак не забудете о гирях, которые Михаил Самуэльевич принял за золотые и которые мы украли у Корейко. А если бы они на самом деле оказались золотыми? Разве не могло такого быть?
— С вами, Шура, а тем более с Паниковским все ясно. Если бы вы были знакомы с основами физики, то знали бы, что золото в три раза тяжелее железа. Вы с грехом пополам ухитрились утащить две пудовые железные гири за город, чтобы там их распилить на части. Если бы они были золотые, то вы смогли бы дотащить их в лучшем случае до порога, где бы Корейко вас и застукал, — Остап похлопал Балаганова по плечу и повернулся к Арнольду. — Теперь вам слово, стажер. В вас чувствуется склонность к аналитическому мышлению. Предложения нашего уважаемого бортмеханика уже известны и дальнейшему обсуждению не подлежат.
— Исходных данных у нас немного, но они интересны. В частности, интересен сам факт появления брата отца, то есть, получается, моего дяди. Ни о каких дядях я никогда не слышал. Со слов матери знаю, что о родственниках отец никогда не говорил. Тут два варианта: или отец приехал к дяде в Чистополь, или дядя приехал к отцу. Во всяком случае оба появились тут недавно. Ваш знакомый Пучеглазов не знает ни того, ни другого. Мне кажется, что в первую очередь мы должны заняться дядей. Кроме того, настораживает сам факт похорон в цинковом гробу. — Изложив все это, Арнольд вопросительно посмотрел на Остапа.
Услышав сказанное Арнольдом, Балаганов оживился.
— Вот и я говорю, что настораживает. Нечисто все это, подозрительно. Если бы хоронили кого-то другого, то ладно, всяко бывает. А ваш подзащитный, как вы, Бендер, всегда называли Корейко, вызывает подозрение даже на том свете.
— Загадочного в этом деле, согласен, много. Как никто другой зная моего подзащитного, могу сказать, что нас еще ожидают сюрпризы. Ладно, голуби мои, на сегодня прения закончены. А не сыграть ли нам на сон грядущий в картишки? В самого обыкновенного подкидного дурака? Присаживайтесь, Шура. Раздавайте, Арнольд Александрович.
Сыграли пять раз. Два раза «погоны» Балаганову повесил Остап, два раза Арнольд. Один раз Остап с Арнольдом закончили игру вничью.
Остап не удержался от реплики:
— Шура, не переживайте. Из нас троих вам обеспечен самый крепкий и спокойный сон.

Глава 12.

Пробуждение Корейко-старшего. Непредвиденное.

В окно палаты билась осенняя муха. Александр Иванович недавно очнулся и непроизвольно наблюдал за ней. Муха жужжала, подлетала к окну и обреченно билась о стекло, теряя последние силы. Над Александ­ром Ивановичем нависала капельница, по тонкой прозрачной трубочке которой внутрь его организма капала какая-то жидкость. Он много дней был без сознания. Внезапно возникшее перед его глазами трехмерное пространство воспринималось им поначалу с непониманием, затем с наивным удивлением. Он был как новорожденный младенец, еще не осознавший, кто он есть и где находится. Возможно, что это были самые счастливые минуты его жизни. Чело его было безмятежно, а редкая седая бороденка, отросшая за время болезни, и длинные седые волосы на голове делали его похожим на святого старца. Он медленно, очень медленно начинал осознавать собственное «Я». И чем больше он его осознавал, тем большее проявлял беспокойство. Все его существо противилось возвращению в реальный мир, интуитивно чувствуя, что ничего хорошего в нем его не ждет. Временами как вспышки, в глубинах его сознания возникали то причудливые пейзажи, то неясные образы каких-то существ. Постепенно отдельные из них приобретали знакомые черты, и Александр Иванович гнал их прочь. Он никого не хотел видеть и знать. Особенное его беспокойство вызывали становившиеся все более отчетливыми два образа — один мужской, другой женский. Первый, как нетрудно догадаться, принадлежал Остапу Бендеру во времена его молодости, а второй, еще более отчетливый и знакомый, — Аглае Харитоновне. Видение Бендера вдруг резко исчезло, и все сознание Александра Ивановича заполнилось только Аглаей Харитоновной. Она простирала к нему руки, называла, почему-то, Лешенькой и взывала стать ее мужем. Из его памяти напрочь исчезло то, что он уже не Александр Иванович. А спустя секунды, как от удара током, по его телу пробежала судорога. Он вспомнил про ЧЕМОДАН! Чемодан-чемоданишко, смысл его жизни! Где он?! Где находится?! И где находится он сам?! Его разум отказывался отвечать на эти вопросы, и Александр Иванович вновь впал в забытье, бессмысленно глядя в потолок.
Дверь палаты открылась, и в нее заглянула медсестра. Увидев, что больной открыл глаза, она тут же исчезла. Следом появился врач, которого звали Николай Фомич Гвоздодеров, в сопровождении той же медсестры. Он надел перчатки и принялся за свои врачебные дела. Николай Фомич поднимал Александ­ру Ивановичу веки, водил у него перед глазами указательным пальцем, шевелил губами, считая его пульс, заставлял открывать рот и, наконец, поставил градусник. Корейко молча и не моргая смотрел вверх. За дверью послышались голоса, неясный шум борьбы, и в палату буквально ворвалась Аглая Харитоновна. В нее вцепились сразу две медсестры.
— Лешенька, голубчик, — запричитала она, — как я рада, как я рада, что ты, наконец-то, очнулся! Как же ты меня напугал! Не пугай так больше никогда свою птичку… Да не держите вы меня, не имеете права! Мой муж наконец-то очнулся, а вы меня держите! Я для него сейчас самое лучшее лекарство. Николай Фомич, я могу его забрать?
— Уйдите, немедленно уйдите, Аглая Харитоновна! Вы с ума сошли! Больному нужен покой и полный курс реабилитации! — возвысил голос врач. — Кто вас пропустил? Ему необходимы только положительные эмоции. Персонал, выведите ее немедленно!
Медсестры, державшие Аглаю Харитоновну с двух сторон, попытались снова вывести ее из палаты. Но не тут-то было.
— Доктор, миленький, Николай Фомич, не гоните меня! Я ведь и есть самая положительная эмоция! –опять запричитала Аглая Харитоновна. — Я ему травку целебную, самую лечебную и заговоренную принесла! Без меня мой Лешенька завянет, а со мной скоро станет как огурчик. Станешь ведь Лешенька, станешь? Скажи доктору, что станешь! — Аглая Харитоновна рванулась к больному с такой силой, что медсестры отлетели от нее в разные стороны.
Александр Иванович с округлившимися от ужаса глазами захрипел, задергался в кровати и затих. По его телу пробежала судорога. Врач обхватил Аглаю Харитоновну за поясницу, медсестры повисли на ней с двух сторон и общими усилиями ее выволокли из палаты.
— Вы на самом деле с ума сошли, Аглая Харитоновна! Что вы творите! Я милицию вызову, если вы сейчас же не покинете больницу! Какие эмоции, какие травки заговоренные! Вы хоть знаете, что у вашего соседа было?! Вы хоть знаете, какой у него диагноз?!