90-летняя Нина Горшенина поделилась воспоминаниями о Часовом заводе, его работниках и своём военном детстве

Нине Никитичне Горшениной девяносто лет. Почти сорок из них она работала на Чистопольском часовом заводе, прошла замечательный трудовой путь — от юной ученицы, занимавшейся смазкой механизма, до опытного специалиста, анализирующего неисправности. И все операции она выполняла качественно. Даже сейчас, в свои 90, Нина Никитична уверена: контроль очень важен, без него не будет и качества. Недостаток качества в современной продукции расстраивает Нину Никитичну, ведь она хорошо помнит, как всё было организовано на славившемся своей продукцией Часовом заводе, и какие добросовестные там работали люди. Об этом, а также о своём детстве она рассказала сама.

У кого руки потные — не брали на сборку

Я в школу пошла девяти лет, отучилась семь классов. Родители были уже в возрасте, папа болел, жилось трудно. И я решила идти работать на завод. Это был 1952 год. Отдел кадров тогда был там, где сейчас «Энергосети». Очередь туда была большая, занимали с шести утра. Когда нас отбирали — смотрели, у кого какие руки. У кого потные — не брали на сборку, определяли в какие-то другие места. Меня определили на сборку, и в этот же день я туда пошла, так началась моя рабочая деятельность. Учила меня Чернышёва Аня. Посадили меня сперва на лёгкую (в то время она казалась нелёгкой) общую смазку механизма. И два года я была ученицей.

Когда я поступила на работу, у нас организовалась вечерняя школа, так что я сперва пошла в восьмой класс, но не закончила его, потому что мы работали в две смены, а школа рабочей молодёжи работала только вечером. Получалось так, что неделя-то у меня пропадает. А года такие, что охота на танцы, а не уроки учить! В общем, школу я бросила и с семью классами прожила всю жизнь. Сперва работала на смазке, потом на хода перешла и долго работала ходисткой. Это ладка хода часов. Там есть маленькая вилочка, у неё хвостик на оси. Сперва идёт подгонка механизма, потом ангренаж [основная система зубчатых передач в часовом механизме], потом ставят эту вилочку, а уже потом — ладка хода. У этой вилочки — красненькие палеты, и их надо пододвигать: мелкий ход, глубокий ход, чтобы часы ходили правильно. Так я работала несколько лет.

Со временем стала проходить все этапы, изучила сборку механизма полностью, и начала я работать декатажником. Стала декатажником самого высокого шестого разряда. Декатаж — это полная сборка часов. Или новые часы собрать, или, если придут от потребителя, полностью разобрать, промыть и собрать по новой.

Когда глаза уставать стали — меня из декатажников перевели на анализ. Это поиск причины, почему часы прислал потребитель, что с ними не так. Смотришь, люфта проверяешь у вилочки, у баланса, у всех колёс… Некоторые присылают потому, что вода попала, некоторые сами открывали и что-то сломали, и ты ищешь дефект. Гарантия на часы была два года, и часы не должны были бежать или отставать больше пятнадцати секунд. Но если потребитель часы открывал — ремонтировали их уже за счёт потребителя.

Нет контроля — нет качества

Все часы были по-своему хорошие. Когда я пришла на завод работать, там выпускали «Каму» — круглые мужские часы. Помню, спустя двадцать лет потребитель прислал часы «Кама» и хвалил, благодарил, — их отправили в музей. Потом пошли часы «Восток» — и с календарём, и с автоподзаводом, и амфибии… Было и так, что мы собирали механизмы и отправляли в другие города, а оформление они ставили своё. Вот какая потребность была в наших механизмах! Наши часы славились. И мы работали на совесть. Сейчас смеются над контролёрами — а чего смеяться, если надо работать на совесть? Нашу «амфибию» проверяли в Набережных Челнах под колёсами «КамАЗа», что стекло не раздавится. И не раздавилось.

Сейчас всё одноразовое. Надел носки — и через два раза они уже дырявые. И по телевизору тоже говорят: контроль убрать, этих не беспокойте, предпринимателей не проверяйте…

А нет контроля — нет качества.

А тогда было долговечным. Был строгий контроль, и вся продукция шла качественная. Если даже потребители присылали жалобы — в основном это было по вине потребителя. Детали мы почти не меняли, детали все были качественные, все колёса делались здесь, стрелочки делались здесь. Корпуса делал второй цех. Был цех гальванический — там корпуса покрывали позолотой или никелем. Ещё один цех делал циферблаты. В палетах были рубины — камни, думаю, привозили, а остальное всё делалось здесь, в Чистополе.
Больше всего мне нравилось работать в декатаже — полностью собирать часы. Ни от кого не зависишь — всё делаешь сам. Мне любая операция нравилась, но когда целиком — так спокойней. Никого не ждёшь. Но все операции по-своему важны, и каждую надо делать хорошо.

Ни о ком не могу сказать плохо

Последние годы я работала в гарантийной мастерской. Очень хорошие люди были! Вообще все люди, с кем работала, были хорошие. Сначала вместе с заводом приехали специалисты, а потом все специалисты стали появляться свои. Я сама научилась ходам, мне их даже не показывали: смазка рядом с ходами — сижу и смотрю, что они делают. Ходисты у нас были — Коля Корытов, Коля Коловский, Яша Фаин, Покровский Коля, Синявин Витя… Коллектив был очень хороший, руководство тоже. Витя Волостнов, Ирек Гафиатуллин, Валя Сергеева, Гена Пигашов — их я потом уже учила ходам. И они хорошо работали. Хрусталёва Вера Ивановна — начальник цеха, после неё — Теплых Галина Шарафутдиновна. Замятина Лизавета Кузьминична — мой мастер. Потом Нина Михайловна Маслова. Все были на хорошем счету.
Когда я ещё была молодой, мы ездили по колхозам, по деревням с концертами. Я пела, например, «Отвори потихоньку калитку», потом шутливую: «Расскажите, дорогие, как мне быть, ох, как трудно молчаливого любить!». Принимали нас хорошо, хлопали.
Интересно работать было и потому, что оформления были разные. То корпус другой придумают, то циферблат. Помню, был циферблат с Горбачёвым. Были циферблаты и стрелки со светомассой, чтобы было видно в темноте.
Когда я ещё только пришла на смазку — мужчин-ходистов больше было. Они тогда как раз пришли из армии. А потом женщин стало больше. Валя Сергеева, которую я выучила, работала на другом конвейере. И ни о ком я не могу плохо сказать. Все были хорошие. Я на работу всегда шла с удовольствием. Однообразие — а что поделаешь?

На Часовом работал весь город

Город жил за счёт Часового завода. Очень мало семей, чтобы там хоть один человек не работал. Приезжали из деревень, из Новошешминска. Мы работали сперва в сборочном цеху на улице Бебеля — а в то же время строились производственные здания, и наряду с ними строи­лись жилые дома для рабочих завода, больница.

Муж моей старшей сестры Полозовой Лиды Василий приехал в Чистополь из Ленинграда. Он работал сварщиком, и его сюда пригласили, он варил склады на заводе и сам завод, потом там стал десятый сборочный цех и контрольно-измерительный цех. Моя фотография долго висела на доске почёта на аллее при входе на завод. Когда зять Вася увидел — закричал: «Лидуха, смотри, Нинуха наша висит!». Он устроился работать на завод «Гаро», который тогда назывался «Красный двигатель». Там же работала и сестра Лида, она была токарем. Во время вой­ны по двое суток домой не приходила — точила пули, они и спали там. Ей сделали подставку, потому что она была молодая девушка и до станка не доставала. Потом она стала мастером и в профтехучилище Судоремонтного завода преподавала токарное дело. И она тоже работала на Часовом заводе, на сборке корпусов. Сестра вставляла стёкла в корпуса, потом была кладовщицей…

Мой муж Аркадий тоже работал на Часовом заводе — в 8-м цеху, там делали штампы для часов. Потом кончил десятилетку, техникум и стал работать в конструкторском бюро, тоже на Часовом заводе.

А мама моя строила завод… ну, не строила — помогала. Когда завод приехал, всех женщин на этот завод привлекали. Она была неграмотная, её устроили грузчицей. И на полуторке (шофёр тоже была женщина) зимой они ездили на Каму и вырубали изо льда замёрзшие брёвна, которые оставались от плотов. Они их выкапывали, грузили и на завод возили. Там была и деревообработка, всё-всё делали сами. Так что есть в заводе и её вклад.

Взрослым было тяжело, а нам — хорошо

Мама моя родом из Белоруссии. Она меня родила в 34 года. Было шесть детей, я самая маленькая — поскрёбыш… Когда началась война, два старших брата ушли на фронт. Одного убили, где-то под Волгоградом. Сейчас его имя — Реутин Василий Никитич — есть на Аллее Героев. А второй брат Сергей тоже был на фронте, танкистом, он два или три раза был ранен. Когда лечился под Горьким, познакомился с медсестрой и домой уж не вернулся. Женился и там, в Горьковской области, остался. В 1986 году умер. Готовился к 9 Мая: костюм нагладил, медали достал, а 7-го умер.

Когда была маленькая, мы жили в доме, где сейчас Детская библиотека. Четыре или пять семей жили в том доме, и у всех дети. Интересно было! Улица Энгельса тогда была мощёная булыжником, а рядом с домом всё в траве.

Особо мы не голодали, такого не помню. Весной собирали картошку, когда идёт трактор и за ним — не собранная по осени картошка. Мы наберём её, холодной водой намоем, на тёрке натрём — и пекли блины-драники. Вкусные были! Папе давали в «Сельхозтехнике» участок земли — мы сажали там картошку, один раз просо… Щи из крапивы варили, суп из картофельной кожуры. Держали овец, свиней. Однажды я пасла овечек и нашла пряник. Как бы подгорелый, а сверху облитый белой глазурью. Я его схватила, подняла, крутила-крутила и попробовала. Ох, какой вкусный был! До сих пор у меня вкус во рту! Разве сейчас такие пряники? Они же крошатся, разваливаются. Вот вам и качество.
Мама была до войны дояркой на косе, куда коров на лето отправляли. Я бегала туда, ничего тогда не боялись! Прибежишь — кружку молока тебе нальют, выпьешь — и опять бегаешь.
Помню, как война началась, брат куда-то собрался, второй… мама плачет, все плачут. Ну, а раз мама плачет — то и ты плачешь. Потом получали весточки, и я маме их читала.
Бегали за орехами, на поле за горохом, наберём его в подол, сядем во дворе и едим, он ещё мягкий, сладкий! Морковку в поле надёргаешь — оботрёшь её и ешь. Взрослые не ругали нас, они, наверное, и не знали, куда мы бегали. Родителям, наверное, было тяжело — а нам было хорошо.

В школе у меня математика, физика, химия замечательно шли. А вот немецкий!.. Липа Мироновна Зеликсон, немка, рядом с нами жила. Увидит меня на улице и начнёт спрашивать: «Реутина, как то-то и то-то будет по-немецки?» А я не знаю. На следующий день приду в школу — а там в журнале мне двойка стоит за то, что накануне на улице я ей не ответила. Так что продолжать учиться мне не хотелось ещё из-за немецкого, и в техникум я не пошла, потому что в техникуме тоже был немецкий.

Вот и пошла на завод, и назначили меня возиться с железками. И так почти сорок лет. Ну очень кропотливая работа!