Чистопольский вояж командора

— Вы что, тоже воевали Остап Ибрагимович? — Балабанов утер слезы. — Вы об этом не писали. — Он не заметил, что опять перешел на официальный тон.

— Эпистолярный жанр не моя стихия, Шура. Перебирайтесь-ка на мое место, а я устроюсь ненадолго на вашем. — Остап сел на место водителя и уверенно взял с места.

— За движком, чувствую, следите, похвально. Что касается войны, то эту тему мы перенесем на потом. Достаточно того, что мы оба уцелели. Далеко нам еще ехать?

— Километров через двадцать паромная переправа, там поменяемся местами. Я, командор, часто вспоминаю и Арбатов, где благодаря вам мы все встретились, и Черноморск, где мы все сдружились. Замечательное было время, и компания у нас была что надо, — Балабанов тяжело вздохнул и до самой переправы не проронил ни слова.
Молчал и Остап. Оба погрузились в воспоминания.

— Подъезжаем к переправе, — прервал молчание Балабанов, — давайте опять местами меняться.
На переправе им чудом повезло. Дизель-паром, курсировавший между двумя берегами Камы, оказался загруженным не полностью. На нем оказалась свободная площадка, на которую поместился «Москвич».

— Обычно здесь приходится выстаивать длинную очередь, — сказал Балабанов, — машин становится все больше, иногда и ночевать здесь приходилось. Река-то вон какая большая, не меньше Волги будет. Когда я на нефтеразведке работал, мне один геолог рассказывал, что Волги еще в помине не было, а Кама уже с Уральских гор текла. Волга вроде как совсем недавно появилась и, само собой, в Каму стала впадать, а не наоборот. А еще он рассказывал…

— Давайте так, Шура. Вопросы гидрологии и смежных наук меня действительно интересовали с самого детства. Особенно вопрос круговорота воды в природе. Эти темы мы обязательно рассмотрим на досуге. Далеко нам еще ехать?

— Видите вон ту кромку леса? За ней и будет Чистополь.

Остап опять было задремал, но вскоре очнулся. Стало смеркаться. За окнами машины замелькали городские застройки, справа по курсу показался храм. Проезжая мимо него Балаганов перекрестился и включил малый свет.

— Никольский собор, — пояснил Балаганов. — Есть еще храмы. Недействующие правда, а жалко.

— Ваш город мне поразительно напоминает Арбатов. Там тоже было много церквей. Вы часом не верующий, Шура?

— А что в этом плохого?

— Наоборот. Вы растете у меня на глазах. Я тоже с некоторых пор стал сомневающимся атеистом. Если задуматься, то возникает вполне очевидный вопрос: откуда взялось все сущее? Поскольку лучшие умы человечества до сих пор не смогли на этот вопрос ответить, то какой следует сделать вывод? Правильно. Такие размышления могут очень далеко завести. И многих заводят. Одних — в сумасшедший дом, других — в разные религиозные секты. А вопрос остается открытым.

— Вы правы, командор, я об этом тоже думал и все бестолку. Мы, кстати, приехали, — сказал Балаганов, нажимая на тормоз.
Машина подъехала к одному из двухэтажных домов в центре города. Как и полагается, на скамейках сидели вездесущие старушки и обсуждали все, что можно обсудить. Появление старика Балаганова в компании со вторым уже незнакомцем вызвало в их рядах необычайное оживление. Пока Балаганов с Остапом выбирались из машины и шествовали до подъезда, им со стороны старушек была дана соответствующая характеристика. Старушки решили, что к их соседу съезжаются на юбилей родственники, а всего ожидается тридцать два человека. Из них двое уже прибыли. Откуда взялась эта цифра они и сами толком не знали.

— Замечательно, бортмеханик, приехали, так приехали. Мне уже не терпится станцевать с отпрыском Корейко осеннее танго.
Остап вежливо поздоровался со старушками, назвав их милыми дамами и прошел вслед за Балагановым в подъезд. В рядах старушек возникло смятение. Их давно никто не называл милыми дамами, а некоторых и вовсе так никогда не называли.

Молочные братья поднялись на второй этаж. Балабанов открыл дверь своей квартиры и пропустил Остапа вперед. В нос командору ударил стойкий запах перегара и никотина, смешанный с кислым духом холостяцкого бытия. Остап брезгливо поморщился.

— Ваша берлога, Шура, напоминает мне коммунальную квартиру в Вороньей слободке, где проживал Васисуалий Лоханкин. Хотя вряд ли вы его помните. Вы что, пьете?

— За кого вы меня принимаете, Бендер, — обиделся Балабанов. — Могу выпить рюмку-другую по праздникам, мне больше и не надо. Это квартирант мой все не может просохнуть.

— Не может, поможем. Совершим акт гуманизма. Кажется, ваш подопечный крепко спит. Откройте-ка, Шура, все окна. На дворе чудная осень, бархатный сезон. Жаль, что здесь нет моря.

На диване, разметавшись, спал гражданин. Он был еще молод, но печать пьянства уже отразилась на его физиономии. Одна нога спящего была обута и покоилась на диване, на второй, свесившейся, не было даже носка. Тем не менее он был при галстуке, который обвил его шею как удав. Приглядевшись, Остап нашел, что гражданин действительно как две капли воды похож на Александра Ивановича Корейко. Стол был уставлен батареей пус­тых бутылок. Остап легонько потормошил спящего, который тут же испуганно открыл глаза и опустил ноги на пол.

— Не пугайтесь, гражданин, я не из конторы по взиманию карточных долгов и не из пожарной инспекции. Тем не менее замечу, что курить лежа на диване пошло, как и пить водку в одиночестве. Давайте знакомиться, хотя меня с вами уже заочно познакомил мой единоутробный братец, хозяин этой роскошной квартиры. — С этими словами Остап протянул Арнольду руку.

Пухлая ладошка Корейко-младшего утонула в могучей длани командора. Остапа продолжало нести. Из общения с подобными типами он знал, что важно сразу же взять инициативу в свои руки. — Итак, Арнольд… как вас по батюшке величать?

— Александрович… — пролепетал ошарашенный тирадой командора Арнольд.

— Я так и знал. Итак, Арнольд Александрович, с вашего позволения я продолжу. Исключительно из уважения к вам и для нашего с вами знакомства. Меня зовут Остап, для вас — Ибрагимович. Как вы, надеюсь, уже поняли, я родной братец вашего хозяина. По нашей матушке. Папаши, к сожалению, у нас разные. Мой почему-то был турецкоподданым. Так что вы имеете дело с потомком янычаров.

Корейко-младший безус­пешно пытался нащупать под диваном свой второй туфель. Ему вдруг стало очень неуютно под стальным взглядом этого невесть откуда взявшегося гостя. К тому же его томили жажда и сильное похмелье.

— Похмельный синдром лучше всего снимать хорошим коньяком, — продолжал Остап раскрывая свой чемоданчик и доставая оттуда пузатую бутыль с пятью звездочками на этикетке.
Следом он извлек несколько баночек консервов, дачную пижаму и полотенце.

— Шура, покажите, где можно принять душ, а потом вместе с Арнольдом Александровичем организуйте праздничный стол. Надо достойно отметить мой приезд.
Молочные братья зашли в ванную комнату. Остап сильно открыл воду и приложил палец к губам.

— Вот что, Шура. — сказал он на ухо Балабанову, — этого отпрыска Корейко лучше брать за вымя, пока он тепленький. Надо выяснить все, что ему известно о папаше и его закромах. За столом много не говорите, а слушайте меня.

Когда освежившийся Остап вышел из ванной, квартира заметно преобразилась, а из кухни плыл запах варившихся покупных пельменей. Балаганов и Арнольд хлопотали у большого стола, который был выдвинут на середину комнаты. Корейеко-младший, судя по его покрасневшему носу, успел приложиться к спиртному.

— Вот и прекрасно, — ослепительно улыбаясь, сказал Остап, — почти все в сборе. Отсутствующие отсутствуют по очень уважительной причине. Настроение у командора было приподнятое. Пока он мылся, в голове у него созрел план дейст­вий. Остап чувствовал себя охотником, увидевшим добычу. Курки взведены, дичь вот она, совсем рядом. Она пищит, крякает и хлопает крылями. Остается только уложить ее метким выстрелом.

— Вот и прекрасно, — повторил он, улыбаясь еще ослепительнее. — В нашей компании не хватает моего старого знакомого, Корейко Александра Ивановича. Помнишь, братец, я тебе писал о нем и просил навести справки. В прошлом году он почему-то перестал отвечать на мои письма, телеграммы и телефонные звонки.

Бендер блефовал, его несло все дальше по волнам вдохновения. — А вы, Арнольд Александрович, случайно не знаете, почему?

Корейко-младший, пока Остап витийствовал, стоял не шелохнувшись с большим блюдом горячих пельменей. Блюдо обжигало ему руки, но не замечал этого, вцепившись побелевшими пальцами в его края. Он не мог понять, что происходит. В конце концов он поставил блюдо на стол и потянулся за бутылкой.

— Правильно, Арнольд Александрович, за наше знакомст­во необходимо выпить. Мне, почему-то, кажется, что оно будет иметь удивительные последствия. Надеюсь, что не роковые. Однако прежде выпьем не чокаясь и помянем вашего папеньку. Не скажу, чтобы он любил меня, но ценил высоко. Шура, наливайте лучше вы. Арнольд Александрович почему-то волнуется и не может попасть коньяком в рюмки.