Эхо войны: «Это мы, крещенные блокадой, нас вместе называют – Ленинград»

8 сентября 1941 года началась героическая оборона Ленинграда. И только спустя 872 дня, 27 января 1944 года, кольцо блокады было окончательно прорвано.

В нашем городе проживают 5 человек, награжденных медалью «За оборону Ленинграда», и шестеро - удостоенных знака «Жителю блокадного Ленинграда».

Среди переживших ужасы блокады были и две юные девушки, Ира Казакова и Лида Несговорова. Им, родившимся далеко от Чистополя, суждено было стать чистополками, чтобы рассказать спустя много лет, каково это, когда за спиной взрываются бомбы, а тебя при этом накрывает землей, когда беспрестанно хочется есть, пить, а есть нечего, пить - только растопленный снег, когда по городу под окнами везут на саночках умерших от голода и среди них - твоя мама, а тебе всего 15 лет…

В прошлом году Ирины Петровны Казаковой не стало. 26 января ей исполнилось бы 86… В музее имеются записи ее воспоминаний.

«Нас было три сестры и брат. … 1941 год. 22 июня. Мы все вместе с мамой находились дома. У нас был репродуктор, передает: началась война. Мы, дети, побежали на улицу с криками: «Война! Война! Война!»

...Немцы бомбили город… Я работала на заводе «Двигатель» токарем, а было мне 15 лет.

Около дома полно трупов. Убирать не успевали, военные собирали и увозили в Пискаревку. И я чуть не попала туда. Меня положили в палату для умирающих на Невском. Стали трупы собирать, я глаза открыла. Сколько людей, детей поумирало от голода.

Как-то 5 дней вообще ничего не давали. Растапливали снег и соль крупную ели, всю мебель сожгли.

Воды не было. На Неву ходили с бидончиком, но сил не хватало, пили снеговую воду. Варили и ели столярный клей. Меняли его на хлеб. Сделаешь как кисель и пьешь. Лиле, мне, Зойке - всем по полстаканчику нальем...

Я говорю маме, что вот кончится война, уедем из Ленинграда и будем есть хлеб и овсяную кашу.

А мама уже опухла от голода, лежит: «Уедем-уедем».

Умерла она от голода 22 мая 1942 года.

Талоны на хлеб выдавали на 5 дней, если не получишь, они пропадали. Хлеб иждивенцам выдавали по спискам в магазине по 125 граммов. Хлеб с торфом, зеленый, намешано не понятно что. Свою норму получала в ремесленном училище на 5 дней, круглый каравашек. Талончик выдавал мастер, ждал нас после смены».

Непонятный зачастую даже взрослому состав блокадного хлеба на самом деле представлял собой 63 грамма порченой ржаной муки, 12 граммов жмыха для скота, 6 граммов соевой муки, 7 граммов отрубей, 12 граммов солода, 18 граммов пищевой целлюлозы и 7 граммов обойной пыли…

Летом 1942 года три сес­т­­ры - Зоя, Ира и Лиля Казаковы - вместе со многими ленинградцами были эвакуированы в товарных вагонах с Финляндского вокзала через Ладожское озеро. Они нашли приют в незнакомом городе Чистополе, который стал для них второй родиной.

Лида Несговорова в 1941 году закончила 11 классов в Ленинграде. Выпускной вечер проходил на Марсовом поле.

«Провели мы вечер, разошлись по домам. Под утро звонок, ребята из нашего класса: «Ты что спишь?! Война началась».

Бомбили ежедневно, по нескольку раз в день. Немцы с Гатчины сутками обстреливали. Жили мы совершенно без света, окна были закрыты. Все коммуникации вышли из строя. Дом не отапливался. Мы жили в пятиэтажке по улице Красной Конницы. Мама, я и сестренка, младше меня на три года, перебрались на кухню. Там стояла железная плита, которая нас и спасала. Водопровод также не работал. За водой ходили на Неву, как и все ленинградцы.

У нас был сосед дядя Ваня. Семью свою он отправил в деревню. А сам, не отходя, день и ночь караулил водопровод, из которого еще чуть-чуть капала вода. Бинтовал его, чтобы совсем не замерз. У него был матрац на полу около плиты. Дядя Ваня иногда заходил на кухню и отогревался. Однажды он мне говорит:

- Лида, получи-ка на меня хлеб за три дня. Я хоть поем немного, уж очень истощал.

Я пошла в булочную за хлебом. Пришла, а его нет на кухне. Он умер. Так и похоронили голодного. И поесть свой хлеб не успел…

Мы, молодежь, целый день сидели на крышах, дежурили. Немцы без конца бомбили и сбрасывали так называемые зажигалки. Они, падая, тлели, и от этого возникали пожары. Мы специальными щипцами хватали тлеющую зажигалку, окунали в ведро с водой и охлажденную с пятого этажа сбрасывали вниз на землю.

Ходили рыть окопы. Школы не функционировали. Старшие классы работали по госпиталям. Был страшный голод. Ни один магазин не работал, кроме тех, что выдавали по 125 граммов хлеба. Только в начале 1943 года стали выдавать по 200 граммов. Иногда еще давали немного крупы.

Ни о каком будущем мы тогда не думали, а лишь о том, как бы прожить день сегодняшний.

На всю жизнь запомнился один эпизод. Мне было 17 лет, надо как-то жить. Пошла работать в мастерскую по ремонту противогазов. Подобных мастерских было много, где имелись небольшие столовые. Варили суп из пшеницы, эту болтушечку нам давали один раз в день. Мама была больная, и я решилась попросить для нее этого супа. Повариха была добрая, налила мне немного в манерку (воен­ный котелочек с ручкой). А до дома с Литейного моста через Неву пешком далеко идти, мы жили почти у Смольного, на другом берегу. Прижала я манерочку к себе, иду. И вдруг поскользнулась, упала, встать не могу. Подходит ко мне моряк, много стояло морских судов на Неве.

- С Вами что, гражданочка? Вам плохо?

Этот моряк остался у меня в памяти на всю жизнь. Молодой человек в морской форме поднял меня, проводил до дома, прямо до квартиры на 3-й этаж донес. Мама как увидела меня, ахнула. Он передал меня, что называется, с рук на руки, и поспешил успокоить маму:

- Не волнуйтесь, она жива.

Он, этот моряк, и сейчас у меня перед глазами стоит. Если бы не он, я бы замерзла и погибла».

В Ленинграде Лида успела закончить I курс мединститута. В 1942-м ее, сестренку и маму эвакуировали в Горьковскую область. Она закончила вуз после войны, в Ленинграде, в 1947 году. Ее муж, Федор Алексеевич Кошелев, был направлен на работу в Чистополь. Так они стали чистопольцами.

Лидия Николаевна Кошелева - известный в городе врач-дерматолог. Она около полувека посвятила здравоохранению. Сейчас ей 88. Но блокада не осталась там, в 1941-м, она с нею. Всю жизнь. И как с этой памятью можно жить всю жизнь, знают только они, пережившие всю глубину горя, скрытого в одном слове - блокада.